Российское Трансгуманистическое Движение

Маяковский - кто он? Если сегодня опросить наудачу сотню людей, в общем и среднем получится: поэт был такой, горлопан революции, отношение к которой сегодня неоднозначно. А что написал? Пожалуй, процитируют: «Я достаю из широких штанин» и «Партия и Ленин – близнецы-братья!». Может, добавят, у кого покрепче память: «Ешь ананасы, рябчиков жуй – день твой последний приходит, буржуй!». А потом опросить, так же наугад, только других сто человек, а кому из классиков могут принадлежать такие строчки: «Лапы елок, лапки, лапушки… Все в снегу, а теплые какие! Будто в гости к старой-старой бабушке я вчера приехал в Киев»? Пушкин, Фет, Есенин – такие будут ответы. Хорошо, а вот эти: «Сейчас бы в сани с ногами – в снегу, как в газетном листе б, свисти, заноси снегами меня, прихерсонская степь»? Есенин, Блок, народный самородок какой-нибудь, да кто угодно, но только не Маяковский, на него это не похоже.

Похоже. «Широк человек», - писал Достоевский, подразумевая то, что в каждом из нас могут спокойно уживаться совершенно различные, порой взаимоисключающие качества. В человеке экстраординарном это особенно заметно. Таков был и Маяковский: сила, одержимость, целеустремленность, жесткость, насмешливость. И вдруг - признание-слабинка: «Я люблю зверье. Увидишь собачонку – тут у булочной одна – сплошная плешь, - из себя и то готов достать печенку. Мне не жалко, дорогая, ешь!». Как-то во время одного поэтического вечера, в перерыве за кулисы к нему забежала поклонница, а он как раз развернул конфету-тянучку и кинул ее в рот. Поклонница обомлела – на ее глазах стряслось нечто невероятное, крушение кумира: «Как? – растерянно пролепетала она. - Вы такой большой… и вдруг кушаете детскую ириску». Маяковский от души рассмеялся: «Так что ж я, по-вашему, табуретками должен питаться?!». Он, можно добавить, любил еще варенье и пастилу, был обидчив, доверчив и раним. Брезглив был (открывал двери учреждений платком) и боялся уколов (его отец умер от заражения крови после укола пальца булавкой). Как все это не вяжется с образом трибуна и глашатая.

И потом, он ведь революцию любил, ею одной жил и дышал, а у него, наперекор собственному образу, проскальзывают строчки: «Если я чего написал, если чего сказал – тому виной глаза-небеса, любимой моей глаза». Хочется сказать: да ты разберись, парень, со своими чувствами. Но это не ему, это нам надо разбираться, привыкшим все заковывать в формы, клише и штампы и разделять на правое и левое, белое и черное, словно забывая, что кроме шахматной доски и зебры есть и другие, более красочные и игры, и животные. Поэтому когда пару десятилетий назад значение Октябрьской революции подверглось кардинальному пересмотру, то же самое произошло и с творчеством ее певца. Все революционное в нем рухнуло, улетучилось, откровенно устарело и, казалось, пора поэту на свалку истории литературы, но тут неожиданно стала заметной его лирика, закрытая до того прежней пропагандой. Да такая интимная и образная, что открылся человек, ставший памятниками, совсем с другой стороны.

Много ли в этих строчках от революционного Маяковского? А вот в этих?

Разумеется, не за любовную лирику Советская Россия воздвигла памятник поэту Маяковскому в самом центре Москвы, но именно благодаря ей этот памятник не снесли, когда сносили многим другим, низвергая идолов революции. И началась его другая поэтическая жизнь. И замелькала в глянцевых журналах и в диссертациях его новая ипостась – страдающего пылкого любовника, вечно влюбляющегося в кого-то не того. То в замужнюю, то в иностранку, то в идеологически чуждую. И повалили в прессу воспоминания всех тех, кто побывал «на перекрестке» его «больших и неуклюжих рук». И дочка его, о которой он знал, но не афишировал, обнаружилась в буржуазной Америке, вполне похожая на отца. И все его амурные искания начинались, сопровождались и завершались очень личными, предельно откровенными, подкупающе-ироничными стихами. Такой Маяковский очень даже пришелся по душе постсоветским людям, понявшим, что секс в стране есть, был и будет. И даже упомянутая фраза «Я достаю из широких штанин», вырванная из контекста, сегодня остается по-прежнему самой известной его строкой, только теперь уже из-за ее двусмысленности. Но это, конечно, характеризует, в первую очередь, наше фривольное время и нас, даже не догадывающихся, что скоро, вполне возможно, совсем другие стихи Маяковского станут куда более популярными и цитируемыми. Ведь о третьем Маяковском, как ни странно, знают только узкие специалисты, и то по долгу профессии. А время узнать всем уже подходит.

Революция была его призрачной надеждой, рожденной холостым выстрелом Авроры и завершившейся точкой реальной пули. Противоречивые чувства были его любовью, мучительной, но так и не принесшей иллюзорного счастья, поэтому и пуля была в сердце. А что же было его верой, тем, что не ограничивается датами жизни и смерти, после которых, может совсем не случайно, никогда и нигде не ставится точка? И не принесла ли она также ему разочарование и боль? Теперь опросите хоть тысячи, хоть десятки тысяч людей на улице – не скажут, пожмут плечами, хотя многим на глаза ответ попадался неоднократно. Но люди не видят того, к чему не готовы сами. То, во что поверил Маяковский, поверил бесповоротно и сильно, даже нынешним людям, имеющим перед ним вековое преимущество, нередко кажется фантазией, оторванным от реальности вымыслом.

Что же он такое видел дальше нас, у которых весь двадцатый век? как на ладони, и как такое могло быть, ведь он поэт, а не пророк? Но начнем по порядку и перенесемся на сто лет назад, в те годы, на которые пришлись юность и молодость поэта, родившегося в 1893-м.

Это было потрясающее время. Нам, с рождения привыкшим к самолетам, автомобилям, телефонам, кино, надо очень постараться, чтобы представить, каким оно ощущалось тогда - начало прошлого века. Какие чувства вызывало у людей появление того, без чего наша жизнь сегодня немыслима. А ведь все это, почти все, появилось в течение каких-то десяти-двадцати лет на глазах ошалевших граждан. Человек приобретал новые возможности, даже не успевая осмыслить, что происходит. Его верный спутник конь, тысячи лет служивший самым быстрым средством передвижения, вдруг уступил это место автомобилю: конюшни превратились в гаражи, сено - в бензин, кнут и вожжи – в руль и педали. Люди впервые научились передвигаться быстрее любого животного.

Дальше еще невероятнее. Если б человек мог оседлать птицу, он бы это сделал много веков назад, но не было на Земле таких больших птиц. В начале двадцатого века появились. Человек полетел. Да так быстро и высоко, как пернатым и не снилось. Тут же возникло радио - передача информации на любые расстояния и возможность говорить, обращаясь одновременно к огромному числу людей, гораздо большему, чем может вместить любая площадь. Потом вовсю распространилось кино – ожившие на плоском белом экране картинки реального мира. Послушайте, ну когда чуть ли не каждый год происходят открытия и изобретения, резко расширяющие возможности людей, когда с каждым днем можешь больше, чем прежде, какие мысли должны пробуждаться у самых думающих и чутких из них? Конечно, уверенность в своих силах, вера в то, что росту этому не существует предела и желание заглянуть в будущее – увидеть, что произойдет дальше.

И вот все это совпало с физическим взрослением будущего поэта, весь мир наливался силою и учился новому вместе с ним. И зарождается футуризм - вера в будущую мощь цивилизации, вера в то, что человек обязательно будет, как Бог. Даже сильнее его. Таким его, оказывается, и задумал Всевышний. Как дети перерастают родителей, ученики – учителей, так человек должен перерасти Создателя. Иначе и смысла нет. А что является непременным условием всесилия, то, без чего сверхмогущество немыслимо? Бессмертие. Значит, станет человек рано или поздно бессмертным. И все чаще в ранних стихах Маяковского звучит это слово. Он и революцию принял, потому что увидел в ней порыв к воплощению самых заоблачных мечтаний. Поверил, что создается новый порядок, происходит качественный переворот, который приведет к преображению человека. Он и к любви относился еще и как к вдохновению, стимулу и колоссальному источнику сил:

Слова уважения к науке, к ученым не раз еще будут выходить из-под его пера. Поэт живо интересовался всеми новыми открытиями и изобретениями. И где-то в начале 20-х Маяковский от художника Чекрыгина узнает о «Философии общего дела» Николая Федорова. Поэт был потрясен. Его поэтическое воображение давно гуляло там же, где и философские мысли Федорова. Не хватало только последнего штриха. Принял и понял безоговорочно – вот она, новая вера для человека будущего. Вера в бессмертие и воскрешение не религиозное, а практическое и научное. Это вполне укладывается в картину мира, в котором, как в сказке, нарастает влияние человечества. И Маяковский сам готов засучить рукава. Один его знакомый, Роман Якобсон, который в это время приехал в Москву, привез свои новые работы, в том числе о теории относительности Эйнштейна. Маяковский тогда у него подробно выспрашивал: «А нет ли в этой теории относительности какой-нибудь возможности для достижения бессмертия? Я верю в то, что будет воскрешение, и я найду таких ученых, которые будут этим заниматься».

Теперь тема воскрешения в будущем, так или иначе, все время появляется в его творчестве. В поэме «Про это», написанной в 1923-м, Маяковский о своей вере заявляет предельно прямо и страстно. Она заканчивается поэтическим «Прошением на имя…», где само имя должен заполнить ученый из будущего, когда человеческие знания дойдут до того немыслимого уровня, что станет возможным возвращать к жизни даже давно ушедших людей.

Современники поэта чаще всего воспринимали эти строки как метафору, как красивый образ, но по многим воспоминаниям, на прямой вопрос: «А верите ли вы на самом деле в возможность будущего воскрешения?» Маяковский всегда отвечал серьезно: «Да».

В 1928-м году он пишет комедийную пьесу «Клоп». Комедия была принята к постановке в Гостеатре Мейерхольда. Художественным оформлением занимались Кукрыниксы, музыку писал Шостакович. Маяковским была составлена рекламная летучка к спектаклю:

Спектакль, действительно, шел с большим успехом, ведь в нем высмеивались знакомые всем обывательские качества: мещанство, скупость, мелочность, глупость, зависть. Тема, в принципе, не новая. А вот сюжет далеко не тривиальный: главного героя, провалившегося во время пожара в ледяной погреб, находят через пятьдесят лет, размораживают и средствами науки оживляют. Тогдашним зрителям, смеявшимся над похождениями «воскрешенного», и в голову не приходило, что спустя всего полвека более сотни людей, заключивших договор с криофирмами и добровольно замороженных, будут дожидаться в состоянии анабиоза возможного будущего возвращения к жизни. И их, юридически считающихся умершими, персонал заведений, где они содержатся, называет исключительно пациентами. И пока скептики именуют это бредом, многое другое, что также в свое время считалось бредом, превращается в обыденность. А полноценные дети, рожденные от умерших много лет назад родителей, оставивших замороженными свои половые клетки, нормально развиваются и живут среди нас, как живой укор пессимистам.

Вообще-то, когда задумываешься, а как может какой-то поэт, дилетант в науке, сделать более верные прогнозы, особенно дальние, чем целый Институт футурологии, то понимаешь, что ничего на самом деле тут удивительного нет. Поэт или, скажем, писатель-фантаст будущее видит через собственное желание, через мечту, а открытия ученых-практиков - всего лишь очередной инструмент для их воплощения. Поэтому любые мечты, если они нужны хотя бы одному человеку, обязательно рано или поздно становятся реальностью. Это касается и самых, на первый взгляд, невероятных желаний, таких, как возможность воскрешения в будущем. Этот закон – закон мечты – человечество еще только-только начинает осознавать. «Страшна не смерть, страшно – не сметь», - утверждал Маяковский. И сегодня все чаще его, толком даже школу не окончившего, имя упоминается в научных статьях, посвященных вопросам крионики и бессмертия в целом. Наука словно потихоньку начинает отдавать дань поэту, так безраздельно поверившему в ее грядущую силу и роль. Наитием, чутьем понявшему, что если все-таки окажется так, что человечеству не на кого больше будет рассчитывать ни на земле, ни выше, кроме как на себя, то это не должно приводить в отчаяние, потому что это уже очень даже немало.

И становится очевидным, что в вере Маяковского находится место и для возрождения его надежды:

…и для возвращения его любви:

А действительно, самый лучший памятник человеку, который могут воздвигнуть потомки, - это он сам.

автор: Игорь Судак