| Иммортогуманизм — веление времени |
|
Триединая проблема жизни, смерти и бессмертия человека всегда занимала центральное место в системе любого исторического типа мировоззрения, особенно философского, став поистине системообразующей. Один из важнейших аспектов этой проблемы — смысл ее главных составляющих и их взаимосвязь. На протяжении всей эволюции представлений в этой области ей была свойственна тенденция смены религиозно-пессимистических верований религиозно-оптимистическими (точнее — псевдооптимистическими) и философско-пессимистических взглядов (Эпикур, П. Гольбах, Л. Фейербах, К. Маркс, Ф. Энгельс и др.) философско-оптимистическими (Н.Ф. Федоров, А.М. Горький, Л.Е. Балашов, И.В. Вишев и др.). В отечественной философской литературе подобного рода альтернативные подходы существовали и продолжают существовать на своего рода параллельных курсах, нередко, как в неэвклидовых геометриях, то пересекаясь, то все дальше отходя друг от друга. Негативный подход к решению проблемы жизни, смерти и бессмертия человека, который доминировал в советской философии, был представлен главным образом приверженцами традиционных воззрений диалектического материализма в данной области. Наглядной иллюстрацией этому могут служить работы И.Д. Панцхавы [1 и др.]. С этой точки зрения реальное личное бессмертие в принципе исключалось, если о бессмертии и можно было говорить, то лишь в аллегорическом смысле — в делах, потомках и их памяти. Но особенно значительный вклад в разработку, по существу, того же подхода внес И.Т. Фролов [2 и др.]. Его несомненной заслугой является включение данной темы в учебник «Введение в философию» [3, с.247–258], однако, к сожале-нию, не предусматривавшее рассмотрение альтернативных взглядов и подходов. Отличительная черта позиции Фролова по данному вопросу, как представляется, состоит в том, что он, с одной стороны, вроде бы теперь признает принципиальную возможность и ювенации (омоложения), и даже бессмертия человека, но относит ее реализацию в неопределенное далеко, когда люди будут и умнее, и нравственнее нас. Естественно, представление о прогрессе, которое я безусловно разделяю, предполагает его проявление и в сфере знаний, и в сфере нравственности, и не только в них. Но вряд ли это может послужить основанием и оправданием передачи всех усилий и ответственности в решении данной проблемы своим далеким потомкам, устраняясь от свершения того, что мы можем сделать уже сегодня, опираясь на достигнутый уровень научных знаний, нравственности и т.п. Между тем именно против подобного соображения Фролов категорически возражает. В этом пафос его позиции. Так, говоря о неоевгенических проектах, он пишет: «Ориентируясь на чисто генетические факторы, подобные проекты открывают широкое поле для всякого рода сциентистского манипулирования, покушаются на суверенность и неповторимое своеобразие личности, ставя под сомнение основные ценности человеческого существования» [4, с.37]. Принципиально отрицательное отношение Фролова к неоевгенике совершенно очевидно. Но суть ее и призвание можно и нужно понимать шире — как совершенствование человеческой природы самыми различными методами. В таком случае более разумным и конструктивным представляется не отрицание неоевгеники вследствие ее односторонности, поскольку, как известно, отбросить — это еще не значит преодолеть, а мировоззренческая и методологическая помощь неоевгеникам в осознании недопустимости подобной односторонности и сциентистской манипуляции, в выработке более широкого и ответственного взгляда на проблему. Кроме того, например, освобождение человека от тех или иных недугов, телесных и психических недостатков, радикальное продление его жизни и восстановление ее в случае утраты, отнюдь не приходится рассматривать как покушение на суверенитет человека и его уникальность, не ставит под сомнение основные человеческие ценности вроде того же здоровья и большей долговечности индивидуального бытия, а скорее как раз наоборот. Но Фролов как раз принципиально с этим не согласен. «И я готов, — продолжает он, — еще и еще раз повторить, что в современных условиях, когда мир полон глубочайших социальных противоречий, когда реальна угроза тоталитаризма и диктатуры, а значит, бесконтрольной манипуляции наследственностью человека, евгенические проекты могут сыграть, как это уже было в прошлом, весьма реакционную роль». И далее Фролов уточняет: «Их реализация означала бы, по моему глубокому убеждению, генетическую катастрофу для человечества, гораздо более опасную, чем та, которую рисует неоевгеника и от которой она обещает нас спасти» [4, с.37]. Разумеется, человек вправе иметь такие убеждения, впрочем, как и другие тоже. Более того, подобное предостережение, несомненно, оправданно, ибо такая опасность реально существует. Все это было бы вполне приемлемо, если бы не тот вывод, который делается из подобных посылок. Действительно, положение вещей в современном мире, особенно в самые последние годы убедительно показывает, что тоталитарные и диктаторские режимы могут использовать в реакционных целях достижения неоевгеники, в том числе и генетики, чреватые глобальной катастрофой, если ученые демократических стран, проводя интенсивные исследования в этой области под жестким контролем со стороны своих коллег и общественности, не найдут нужных противоядий и не помогут людям осуществить их заветные чаяния на основе научных знаний и принципов высокой нравственности. Найти же их можно только в поиске. Понятно, что Фролов не может и не хочет ограничиться голым отрицанием, проигнорировав возможности современной науки. Поэтому он пишет: «Отвергая сегодня неоевгенику, нельзя при этом не видеть тех реальных перспектив, которые открываются в связи с интенсивным развитием наук о человеке, и особенно генетики и медицинской генетики». И продолжая эту мысль, Фролов высказывает далее примечательное суждение. «Вполне допустимо, — считает он, — что в отдаленном будущем (надеюсь, весьма отдаленном) станет возможно изменять в желаемом направлении биологическую природу человека» [4, с.37]. Слова, заключенные в скобках, представляются своего рода «проговоркой» фрейдистского характера, которые выдают, так сказать, «тайный умысел», дезавуирующий его вполне приемлемое допущение, о чем свидетельствуют и другие высказывания Фролова (о консерватизме и упадке общества стареющих людей, забывая при этом о возможностях ювенации, и т.п.). В самом деле, крайне трудно себе представить, как человек может ратовать за то, чтобы отложить на неопределенное далеко «желаемые» изменения, в которые сам он вкладывает, несомненно, положительный смысл. Уже лишь приведенные высказывания Фролова определяют суть его понимания смысла жизни, смерти и бессмертия человека будто бы в духе научного и реального гуманизма. Но этот гуманизм был и остается смертническим. Постоянно делаемые Фроловым акценты на «праве смерти», «культуре умирания» и т.п., на деле утверждают старость и смерть, обрекают на них людей на неопределенно долгое время. Все это отнюдь не способствует созданию должной творческой обстановки. В ней крайне затруднительно осуществлять конструктивный и контролируемый научный поиск. Такая позиция все более сближается с позицией религии по этим вопросам. «Клонирование человека, — утверждает, например, патриарх Московский и всея Руси Алексий II, — аморальный, безумный акт, ведущий к разрушению человеческой личности, бросающий вызов своему Создателю» [5]. Здесь тоже речь идет о человеческой личности, которой будто бы наносится существенный урон, и т.п., хотя на самом деле все обстоит с точностью наоборот — клонирование человека призвано сохранить и укрепить человеческую личность, а в случае разрушения содействовать ее восстановлению, последовательно решая на этом пути важнейшие и труднейшие задачи. Союз религии и церкви, с одной стороны, а с другой, — сомневающийся и смертнической философии, становится сегодня чрезвычайной опасностью. Свидетельством тому может служить принятая 8 марта 2005 года Генеральной Ассамблеей ООН под очевидно первостепенным влиянием религии, но и ученых-скептиков, Декларация, как раз запрещающая клонирование человека [6]. Среди стран, поддержавших ее, значится, как это ни печально, Россия, в которой уже несколько лет действует мораторий на такого рода исследования, заканчивающийся уже в начале 2007 года. Но если будут приняты запретительные «национальные законы», как этого требует Декларация, тогда ситуация может стать еще более драматичной и трагичной. Этого нельзя допустить, ибо в таком случае нам придется ехать за молодостью и бессмертием в другие страны (например, в Англию, Францию, Китай, Японию), которые среди многих прочих не поддержали эту Декларацию и продолжают активные исследования в области клонирования человека, расшифровки его генома, регенерации стволовых клеток, нанотехнологии и на других современных научных направлениях, непосредственно связанных с решением проблем человека, тем более,под углом зрения перспектив трансгуманизма. Установка откладывания на потОм затруднила своевременное и адекватное восприятие этих и других открытий. А между тем решается вопрос: жить или не жить! Жизнь самоценна, и это должно перестать быть лишь звонкой декларацией. Она может и должна обрести высокий смысл и долг. Наука, в том числе философия, не должна тормозить решение, а тем более отказываться решать триединую задачу укрепления здоровья человека, обеспечения оптимальных характеристик его телесной и духовной жизнедеятельности и достижения практического бессмертия в достойных социальных условиях [7 и др.]. В противном случае она перестает выполнять свое высокое предназначение и тем самым провоцирует разного рода мошенников вроде Грабового. Сегодня создаются необходимые начальные предпосылки для перехода от смертнической парадигмы к бессмертнической, от смертнической модели прогресса к его бессмертнической модели, от смертнического гуманизма к бессмертническому, или иммортогуманизму. Шестые «Фроловские чтения» могут стать поворотной вехой на этом пути. От всей души хочется пожелать им такого успеха! Литература
Выступление И.В. Вишева, доктора философских наук, профессора кафедры философии Южно-Уральского государственного университета (г. Челябинск на 6-ых Фроловских чтениях. Москва, Ин-т Философии, 21 ноября 2006 г.) |
Рекламные ссылки: