| Тело как проблема: постчеловечность и трансгуманизм |
Тело-тюрьмаСобственно говоря, почему именно тело? В тихом поселении провинциальной страны, заброшенной где-то на периферии событий, даже малозначительные на первый взгляд события могут быть приметой сдвигов почти тектонических, происходящих в центре. Небольшая публикация в сборнике «Человек и культура в условиях глобализации», вышедшей в издательстве «Парапан» в прошлом году, под названием «Глобальные трансформации человеческой телесности». Автор ее, кандидат философских наук (все никак не привыкну, что есть какие-то «философские науки») О.Е.Гомилко, похоже, явно приложил ухо к земле – ссылок на интернет-источники нет ни одной. Тело и глобализация. В чем связь, в чем проблема? По мнению уважаемого автора, сущность глобализации как раз и состоит в том, чтобы заставить все идентичности и устоявшиеся понятия заново пересмотреть себя в новом, глобальном контексте. Процесс пошел глубоко, раз уж наиболее устоявшаяся из всех идентичностей – сама человеческая телесность уже не в состоянии сохранить свою самотождественность. Еще совсем недавно, в модернистских представлениях, тело считалось неизменным, и являлось объектом внимания естественных наук – биологии и медицины. Сама же человеческая личность рассматривалась отдельно от тела. Личность была десоматизирована, как голова профессора Доуэля. Постомодернистская деконструкция образно говоря, попыталась вернуть субъекту его тело. Всякая характеристика тела объявлена продуктом социального манипулирования. Классическими работами, в которых изложен именно такой подход, стали труды М.Фуко, в частности, «Надзирать и наказывать». «В девяностые годы спекуляции на тему "телесности" стали, наверное, самым популярным времяпрепровождением деятелей современного искусства: кураторы проводили одну за другой выставки под таким девизом, а художественные журналы выпускали посвященные телесности номера. Всеобщий интерес к телесности принято объяснять потерей всяческих достоверностей в постмодернистском мироощущении: если богов пятнадцать миллиардов, а мысль не хочет застывать, подвергая себя бесконечному дерридианскому различанию, то опору естественно искать в самом близком и плотном - собственно во плоти. Сделать тело внешним, найти грань между собой и своим телом это и попытка избавиться от боли, которая, по замечанию В.Подороги, в современной культуре изгнана из человека на экран, указать на его отталкивающе-неприятные аспекты и тем самым превратить его в социокультурный знак (что такое тела Мадонны, леди Ди или Майкла Джексона, как не отлетевшие от хозяев знаки?) и сохранить некоего чистого "себя". Очевидно, что попытки подменить себя двойником или манекеном, выставить вместо себя тело, которое не было бы в этот момент "со мной", но продолжало бы являться "моим" есть некая игра в нонсенс, фигура чистой спекуляции, которая, однако, на глазах наливается новыми смыслами: вот безумный доктор Сид уже объявил о клонировании людей и, в частности, себя самого». («В ожидании клона» Вячеслав КУРИЦЫН ) Но все течет, и все меняется, как говорят в бразильских телесериалах. Со времени написания работы Фуко, в которой само тело стало воплощением тюрьмы, стены которой сузились, став как бы самой кожей человека, прошло 30 лет. Хотя по улицам ездят все те же «Жигули», а электрички опаздывают, как и раньше, мы успели прослышать про трансгенную картошку, которую не едят колорадские жуки, про дивные мутации Майкла Джексона, а фильмы про мутантов, Икс-людей, терминаторов, киборгов, роботов-полицейских, экстрасенсов на службе полиции, предвидящих будущие преступления, транссексуалов, полулюдей-полувампиров – на каждом шагу. Это не шутка. Недавно в Техасе принят закон, по которому можно вступать в брак не только гомосексуалистам, но и жениться на неодушевленных предметах, например, на своем автомобиле. На соковыжималке жениться пока нельзя, но я надеюсь, техасские законодатели в дальнейшем ликвидируют эту несправедливость. Лет 15 назад рассказывали историю одного американского автолюбителя, который так полюбил свою машину, что отымел ее прямо в выхлопную трубу. Сейчас это уже не смешно – подобная практика освящена авторитетом закона. Да и в наших широтах, я думаю, каждый из нас знает, по крайней мере, одного человека, которые любит свою машину не меньше, а возможно и больше, чем жену или детей. Определенно, с представлением человека о самом себе что-то происходит. Внешне это похоже на то, что все прочитали Фуко и принялись наперебой освобождать себя из-под власти опостылевшего тела, ставшего «тюрьмой народов». ПостчеловекЕсли тело нельзя обновить, продать, обменять или проапгрейдить, его можно видоизменить. Сейчас почти каждый пятый молодой человек в США нанес на тело татуировку. Некоторые покрывают росписями все тело, как сделал это т.н. «человек-леопард», расписавший себя от пят до макушки пятнами под леопардовую шкуру. Но если в первобытном обществе подобная роспись служила фиксированию социальной маркировки, отражала согласие и принятие человеком существующего социального порядка, то сейчас звериный раскрас несет функцию противоположную – отрицание существующего социального порядка. Популярность подобной практики свидетельствует о том, что в конце второго тысячелетия в антрополическом развитии человека возник новый тип телесности – постчеловеческий. «Постчеловеческое тело это не отрицание человеческого, легитимизированного тела, а лишь другая его конструкция, которая не вписыавется ни в один идентификационный стандарт». «Таким образом главный тезис постчеловечности является тезис о том, что в человеческое тело в современной культуре не свободно, что оно не имеет возможности быть самим собой, поэтому необходимо изменить его топологию, поставив под сомнение то, что ограничивает его, что, превращает его в ту или иную идентичность». (О.Е. Гомилко, «Глобальные трансформации человеческой телесности») Сказать, что новую телесность встретили с радостью, значит немного погрешить против истины. В России отношение к ней в целом настороженное. «Гражданам мира», в свою очередь, оказывается удобным примерять на себя постулаты «постмодернистской телесности». Здесь действует такая презумпция: чем в большей степени гражданин X освободится от бремени национальной культуры, морали, менталитета, по определению являющихся барьерами на пути его вхождения в глобальный клуб, чем больше он явит себя в облике культурно ненагруженной телесности, тем более транспортабельным и «трансфертным» в глобальном отношении окажется его тело в качестве «чистой доски», на которой мэтры глобализма напишут совершенно новые, мондиалистские знаки. «Глобализаторы» в этом плане выступают как экспроприаторы накопленного символического капитала нации, оставляя ее гражданам участь носителей культурно опустошенной, а потому и предельно манипулируемой и извне управляемой телесности. (Элиты и массы перед лицом глобализации: конфликт интерпретаций. Александр Панарин ) «Дискурс о постчеловечности только начинается. Или уже начался. Главная проблема не в дегуманизации, а в самом человеке. И наше время, действительно, ставит эту проблему чрезвычайно остро. Сам человек стал проблематичен, нуждается в некоей гомодицее. Что такое человек? К концу ХХ столетия все отчетливее становится ясным, что в его двойственной природе, в единстве тела и сознания, плоти и духа, сущность человеческая связана все-таки именно со вторым. Основной пафос критики современного общества направлен на обессмысливание бытия, укорененное утилитаризме, экономизме и техницизме, коммерческих, капиталистических и, в конце концов, бюрократических институтах власти, тяготеющих к тому, чтобы лишить жизнь ее смыслового богатства и глубины». «Человек, тем более — современный, всегда больше суммы своих качеств и свойств. И именно этот остаток, этот «человек без свойств» и есть главное в личности. В этой связи достойна упоминания трактовка стыда, предложенная в свое время Э. Мунье, существенно отличная от рассмотренной нами ране традиционной. Согласно Мунье, «стыдливость — это смущение личности от того, что она может быть сведена к своим внешним проявлениям, исчерпана ими, боязнь того, что видимое существование будет принято за всю полноту ее существования. Физическая стыдливость не означает. Что тело нечисто, но лишь то, что есть нечто бесконечно большее, чем это видимое или осязаемое тело. . . Противоположностью стыдливости является вульгарность, согласие быть лишь тем, что предполагает непосредственная видимость, выставить себя напоказ перед взорами публики»[98]. С этой точки зрения любой имидж (политический, сценический и т. д.) — вульгарен, так же. Как вульгарна, в принципе, всякая идентичность. Собственно Я всегда сакрально, не профанно. И тогда на первый план выходит личность как носитель самосознания, точка сборки свободы и ответственности, источник смыслообразования и символических форм бытия, манипулятор кодами, субъект неповторимо-уникальной траектории в бытии». ( Перспективы метафизики: Классическая и неклассическая метафизика на рубеже веков Под редакцией засл. деят. науки РФ, проф. Г.Л. Тульчинского и проф. М.С. Уварова Санкт-Петербург 2000) «Я» всегда сакрально, священно, говорят уважаемые авторы. Неотделимо от тела. Как об этом писал Борхес в «Апокрифическом евангелии»: «И если соблазняет тебя правая рука, прости ее. Вот твоя душа, вот тело, и очень трудно, даже невозможно, провести грань между ними». Не занимайтесь ерундой, не татуируйтесь, не заливайте силикон в груди, не перетягивайте кожу лица – это вам не диван. Все, что можно – вставить зубы, хотя святые отцы, жившие на Соловках, и этого не делали – и все уже давно на небе расположились, рядом с Иисусом. Да, мы не отделимы от тела. Сейчас мы это понимаем не менее остро, чем наши далекие предки. Люди-овощи, находящиеся в коме, чье сознание, скорее всего, уже никогда не вернется, и уж во всяком случае, они никогда не станут прежними – это такая же примета нашего времени, как и Интернет. Родственники суетятся вокруг них, лелея надежду. Они видят живое еще тело и не верят, что того, кого они знали, уже никогда не будет с ними. Тело – это судьба. И если родился ты уродом, прими как должное, что к тебе всегда будут относиться хуже, чем к красавцу-мужчине. Как будто ты еще до своего рождения сделал некий порочный выбор, за что и получил второсортную телесность. О проблеме такого «квазивыбора» писал Славой Жижек. Тело – взрослеет, болеет, стремится и жаждет, стареет. Мы не говорим «тело умирает», потому что умирает всегда человек. Мы говорим – она молодеет, когда хотим сделать комплимент женщине. Но тело не может молодеть. Тело может лишь стариться, либо становиться взрослее, если это тело ребенка. Мы говорим «молодеет» не потому, что так может быть, а потому, что нам хочется. Маленькая ложь, приоткрывающая нам дверь в чуланчик души: старость – не радость. Скинуть десяток годов никто не против, об этом даже Алла Пугачева поет. Всеобщность желания порождает всем понятную фразу. Вот только почему так гнусно звучит глагол «омолодиться»? «Омоложение» – и вовсе предел пошлости. Видим похотливых старцев, истязающих Сусанну своими красными и отвратительными членами. Гаже этого и не придумать. Итак, мы имеем две тенденции, консервативню и постчеловеческую. С одной стороны – извечная мечта о вечной молодости, изложенная в сказках, легендах, кинофильмах, с другой – отвращение к похотливым старцам, людям, которые не приняли свою судьбу как должное. У этого отвращения длинные корни. Древние римляне презирали тех, кто молил о пощаде. Высшей доблестью считалось принятие своей судьбы, какой бы жестокой она ни была. Этому учила их арена, где погибали гладиаторы. Безропотное и стоическое принятие жестокой судьбы было государственной идеологией . Потому-то и уничтожали христиан, что они предложили иной модус бытия, не приняли существовавшие ограничения и правила игры. Страдание на арене приобрело новое измерение, оно продолжилось в бесконечность, стало осквернением воли Господней. Оно приобрело тень – сострадание, и стало той взрывчаткой, которая, наконец, разрушила стены Колизея. У этого противоречия есть забавные параллели. В Соединенных Штатах, неподалеку от Нью-Йорка есть городишко, жители которого живут так же, как и в 18 веке – ездят на лошадях, не признают телевизор, телефон и электричество. У них своя церковь. Эти люди принимают жизнь такой, какой она есть и не пытаются ее облегчить, осовременить, ускорить. Мне неизвестно только, как они справляются с кариесом, и моют ли их акушеры руки перед тем, как принять роды. Если нет, то население этого городка при нынешнем уровне рождаемости давно должно было вымереть. Иная, постчеловеческая тенденция представлена всей мощью пропагандистской машины Голливуда и не только его. Наглядный образ тела и его нужд – аптека. Полочки, баночки, ячейки. Рассортировано, расфасовано, названо по латыни и упаковано. Органы и их отдельные части, кости, мясо, кожа, системы, синдромы, болезни, расстройства. Все расчленено, изрезано вдоль и поперек. Плоды анализа, так схожие с плодами ножа Чикатило. Сладострастие расчленения. Позорнейший из грехов. Разумеется, если в этом мире еще есть грех. Режь, члени, рассматривай под микроскопом, любуйся и мастурбируй, зарабатывай себе ученые степени, прибавку к пенсии, престиж и зависть коллег. Это называют – анализ. Я – аналитик, это звучит гордо. Стоящая лошадь, в долю секунды расчлененная на сотню ломтей. Сердце еще бьется – вот киношный фантазм. Молниеносное расчленение – голова еще на плечах, но лицо неудачника, срубленное острым, как бритва мечом ловкача, медленно соскальзывает на пол. Это «Эквилибриум». Раньше расчленяли лошадей и мужчин. Теперь начали расчленять и женщин. Оскальпированная мечом японка в «убить Билла». Расчленение – вот что написано на вратах нашего времени. Перефразируя Ницше, «тело есть нечто, что должно быть расчленено». Есть тела иные. Те, что стали образами тела. Ундины, апсары и бодисатвы. Это те тела, что сияют на бигбордах и экранах телевизора. Нас не волнует, что все они созданы, сотворены, извлечены из небытия рукой художника, а их обладатели и обладательницы – лишь бледное подобие рядом с созданными из них образами. Совершенные, сверкающие, бесплотные и сексуальные, недостижимые и желанные. Поистине, это сверхтело , и не случайно я говорю о нем в единственном числе. Совершенство не бывает чье. Оно единственно и недостижимо, оно бессмертно и неуловимо. Нас не волнует человек, находящийся в совершенном теле. Мы видим и не сомневаемся – как будто он не ест и не пьет, его не мучат болезни и страхи, волосы в ненужных местах или опаздывающие месячные. Совершенство – само себе оправдание. «Профессор, да бросьте вы свой социологический понос! Чудо – вне эмпирики», - говорил Писатель из «Сталкера». Проблемы его, нужды, страхи – нелепы и ненужны, как пятна на Солнце. Образ должен быть просто образом, другого от него и не требуется. Он должен просто быть. Тело как чистый знак, освобождение от боли. Просто потому, что он нам необходим, или мы думаем, что он нам необходим. Совершенное тело. Обратите внимание – с красивыми женщинами в кино никогда ничего не случается такого, что могло бы повредить их красоте. Порой их бьют, но синяки на них не возникают, а негодяя примерно наказывают. Их красота блестит как золото. Золото, «прекрасно оно и бесполезно, и нежен блеск его – оно всегда дарит само себя». Прекрасное тело – всегда женственно. Женственен культурист, похваляющийся горой своих мышц – ибо он красуется, выставляет себя напоказ. Смешение полов. Человек в стиле «унисекс» это поющий не то мальчик, не то девочка, Витас. Очарователен и так же полисексуален Максим Галкин. А вот и наш национальный секс-символ, Внрка-Сердючка. Впрочем, не они пионеры новой телесности. Дорогу им проложил Майкл Джексон. «Как идентифицировать имидж Майкла Джексона? Смена расы — то ли в результате болезни, то ли в результате сознательного экспериментирования. Неоднозначный гендер — по крайней мере, поведение и облик говорят о некоем внегендерном имидже, стилистика которого вызывает вопрос — а человеческий ли это облик вообще? Еще более поливариантна бытийность человеческой телесность, формы ее существования. Манипулирование с телом: косметические и пластические операции, татуировки, пирсинг, бодибилдинг. Полноценная жизнь инвалидов вроде С.Суворова, С. Хокинга. Успехи современной хирургии: смена пола, донорство не только крови, но и органов и частей тела, их трансплантации. Все более совершенное протезирование — на грани киборгизации — конечностей и внутренних органов. Тело предстает уже не просто неким скафандром духа, а подобием костюма, который можно менять и выбирать по желанию, как предмет игры — спорта, искусства, моды. В любом случае — не раз и навсегда данным, не однозначным, открытым к иным, не привычным, не человечески обычным, нечеловеческим формам». ( Перспективы метафизики: Классическая и неклассическая метафизика на рубеже веков Под редакцией засл. деят. науки РФ, проф. Г.Л. Тульчинского и проф. М.С. Уварова Санкт-Петербург 2000) Тревожатся по поводу новой телесности, конечно не только в православной России. На Западе есть как апологеты постчеловечности, так и ее критики. К последним можно отнести и Фрэнсиса Фукуяму, автора знаменитого «Конца истории». Эпиграфом к его статье «Наше постчеловеческое будущее», написанной в позапрошлом году, служит цитата М. Хайдеггера. «Главная угроза человеку исходит не от потенциально смертельных машин или технологических аппаратов. Основной угрозой является сам человеческая суть». Он рассматривает две знаменитые антиутопии прошлого века: роман «1984» Дж. Оруэлла и «Славный новый мир» Олдоса Хаксли. В центре обоих романов находится технологическая революция и ее влияние на человеческую жизнь. За гражданами Океании благодаря небольшому прибору Большим Братом установлена круглосуточная слежка. В Славном новом мире наоборот, люди выращиваются в пробирках, и им впрыскивается гормон счастья. Тема была развита в ряде фильмов – «Матрице», «Эквилибриуме» и прочих. Что плохого в такой картине? Вопрошает Фукуяма. Тысячи школьников в своих сочинениях отвечали что-то вроде того, что человек в таких условиях не может больше оставаться человеком – он не может ни страдать, ни влюбляться. Фукуяму такой ответ не вполне устраивает, и он цитирует биоэтика Леона Касса: «Люди в мире, а ля Славный новый мир не просто дегуманизированы, они даже не знают об этом и, что хуже всего, это их не беспокоит. В действительности они счастливые рабы с рабским счастьем». Но что значит тогда быть человеком, в чем состоит человеческое достоинство – в том ли оно, чтобы просто принять неизбежность судьбы, возведя ее в религиозный принцип? Фукуяму такой ответ не устраивает. «Цель моей статьи состоит в том, чтобы показать, что Хаксли был прав, и что наиболее значительная угроза современной биотехнологии – это возможность уничтожения человеческой природы, что поставит нас на «постчеловеческую» часть истории. Я готов доказывать, что это важно, поскольку человеческая природа существует как неизменный концепт и обеспечивает нашу стабильность как вида. Здесь есть совпадение с религией, которая очерчивает наши наиболее базовые ценности». Our Posthuman Future, by Francis Fukuyama Copyright © 2002 ТрансгуманизмНе все согласны с консервативно-жизнерадостным автором «Конца истории». Прослеживается некоторая параллель между неприятием как предложенной им картины всемирного торжества либеральной демократии, так и опасений по поводу био, нано, информационных и прочих технологий. Стронники иного подхода, зовущие себя трансгуманистами, приводят цитату из Ницше. «Человек есть нечто, что должно преодолеть». «Они упрекают нынешних гуманистов за то, что те, хотя и остаются на стороне науки и отрицают религиозные догмы, «по-прежнему боятся Прометеева огня». «Это страх открывает то, что большинство гуманистов боятся возможности достижения при помощи технологи физического бессмертия или безграничного долголетия. Они говорят «это неестественно». «Как по мне, такие сказки попахивают примерно так же, как и легенда об Икаре, Франкенштейне или Вавилонской Башне: люди, смиритесь. Не стройте крылья! Не стройте башни в небеса! Не пытайтесь побороть старость и смерть! Лечите болезни, но не укрепляйте здоровье! Несмотря на то, что так много людей по-прежнему разделяет опасения и цели гуманистов, недостаток их мужества и видения на перспективу приводит к тому, что все больше число людей зовут себя трансгуманистами. Как предполагает сам термин, трансгуманисты отрицают наше будущее как постчеловечность».
«Никаких богов, никаких религий. Давайте взорвем наши старые формы, нашу слабость, нашу смертность, наше невежество. Будущее принадлежит трансгуманизму». «Просвещение и достижения гуманизма убеждают нас, что прогресс возможен, и что жизнь это грандиозное предприятие, и что разум, наука, добро освобождают нас от уз прошлого. В конце концов, мы много добились с тех пор, как стали людьми. Наши тела и мозги борются против ограничений человеческого разума, воображения и концентрации. Мы не в зените нашего развития. Пришло время сознательно изменять нас самих и ускорить наш трансчеловеческий прогресс». В августе этого года в Торонто пройдет конференция «Трансвидение-2004», на которой соберутся мыслители, писатели, художники. Пройдут выставки, покажут фильмы. В списке предложенных тем – вопросы технологии, сексуальности, этики и права. И не случайно, что последняя из предложенных тем :«Possible futures: utopian or dystopian?» «К концу XX столетия сложились предпосылки для парадигмального сдвига, формирования нового синтеза науки, философии и других форм духовного опыта в рамках новых, расширенных по уровню и масштабам представлений о рациональности, включающей такие параметры бытия человека и постижения им мира как интуиция, спонтанность, нелинейность, неравновесность и т.п. И не так уж важно — как назвать этот синтез: постчеловеческая персонология, синергетика, семиодинамика или глубокая семиотика. Имя будет найдено. Новые аттракторы уже действуют». Здесь надо поставить точку. И как всегда, в самом интересном месте. Жизнь - дар, или высокое приключение духа? «Самое прекрасное чувство на свете – это ощущение тайны», говорил Эйнштейн. На этот раз тайной являемся мы сами. И не только «кто мы есть?» терзает наши души, но и не менее волнующее «какими нам быть?»
Доклад Андрея Маклакова на заседании Белоцерковского философского общества 15 февраля 2004 года. |
Рекламные ссылки: